Личный опыт: Яна Алеева
«Во время семейных разговоров я вдруг осознала, что у наших предков практически нет могил». Яна Алеева о поиске семейной истории с нуля, работе в архиве Службы Безопасности Украины и противоречиях в судебных документах.
— Яна, вы могли бы рассказать о том, что за информацию вы ищете, о ком?
— В моей семье по всем её линиям: и по маме, и по папе, мои прадедушки и прабабушки практически все пострадали от репрессий. Мои родители никогда не видели своих дедушек, потому что те погибли в лагерях системы ГУЛАГ. Это такая «незаживающая рана» для моей семьи. Психологи говорят, что травмы передаются из поколения в поколение. Учитывая, что ко мне они подступают по всем четырём семейным линиям, мне просто суждено было узнать о них больше. Моя мама – украинка, а папа – армянин. Обе эти линии попали в разработку НКВД в процессе «советизации» будущих «республик».
— В каком году вы начали свои поиски?
— В 2012-м. Какая-то категория дел открылась раньше, какая-то позже. И этот процесс постоянно продолжается. Если до недавнего времени доступ к архивной информации получали только родственники, то сейчас доступ возможен уже ко всем делам и без подтверждения родственных связей.
— Что вас побудило к этим поискам? С какого жизненного события началась работа в архивах?
— Мне 33 года, моим двоюродным сёстрам 31 и 37 и ни у кого из нас нет детей. Наш род пресекся и не продолжается. Во время семейных разговоров я вдруг осознала, что у наших предков практически нет могил, и подумала, что насильственная смерть и возможное отсутствие «отходного» ритуала при захоронении может негативно влиять на судьбу потомков. Священник, к которому я обратилась за советом, сказал, что заочно отпевание проводить нельзя, и, хотя он успокоил меня тем, что в тех местах, где погибли мои родственники, было много ссыльных священнослужителей, которые часто проводили отпевания по своей инициативе, я не потеряла интерес к поискам. К тому же батюшка сказал мне, что лучшее, что я могу сделать для своих умерших — это восстановить правду об их жизни и смерти и рассказать её другим. Сначала было трудно, я не знала, с чего начать, но однажды наткнулась на информацию из архивов об одном из моих прадедов, которую выложила в интернет одна организация, занимающаяся восстановлением исторической памяти. У меня были знакомые в СБУ и я просто поинтересовалась, где хранятся архивы. Оказалось, что у них есть для этого специальный отдел. Я подала запрос сначала на одного прадедушку, затем на второго. В течение двух недель получила положительный ответ: нашли два уголовных дела и дали возможность поработать с ними в читальном зале. После этого я уже серьёзно занялась вопросом: поехала в Лохвицу, на место рождения и жительства предков, посмотрела их пустые, разорённые дома, посетила краеведческий музей, где нашла информацию об одном из прадедов... Относительно маминой стороны, оба моих прадеда оказывали сопротивление коллективизации. Один проводил антисоветскую агитацию, открыто выступал против колхозов. Второй не вписывался в советский режим ни образом жизни, ни образом мыслей, ни происхождением, и в 30-е годы они оба погибли.
— Что вам было известно до того, как вы погрузились в эту работу в архивах?
— О первом прадеде мне было известно, что его с семьёй выслали в Вологду, и там погибла прабабушка. Также я знала без подробностей, что он вернулся в Лохвицу и его там арестовали. О том, что его расстреляли, мы узнали только в 89-м году, когда пришла реабилитация. После ареста, конечно, ходили, спрашивали, но тогда ведь не давали ответа. Когда я приехала в Лохвицу, я нашла их дом: хотя он хорошо сохранился, в нём никто не живёт. Я вижу в этом что-то почти мистическое. В километре от этого дома стоит дом второго прадеда и тоже пустой. Оба здания были национализированы ещё в ранние советские годы, но, отнятые ещё тогда, видимо, никому не пошли впрок.
— Расскажите, пожалуйста, что вам дала архивная работа?
— Один мой прадед, Жук Ефим Афанасьевич родился 31 марта 1882 года в городе Лохвица Полтавской области. Его уголовное дело я читала в архиве СБУ. В 29-м он был лишён избирательных прав, а в 30-м выслан как «кулак второй категории». Это он вёл активную антисоветскую агитацию и не выполнил план по хлебозаготовке. Особенно богатым человеком он не был, но тогда все, у кого было больше двух коров, считались «кулаками». Вместе с семьёй он был выслан в Вологду. Там, в Вологде в 30-м году при неизвестных обстоятельствах погибла моя прабабушка, Жук Матрёна Трофимовна. Зима, тайга... Занесла сыну обед и ушла, но домой так и не вернулась. Что с ней произошло, мы до сих пор не знаем.
— Как это стало возможно, каковы были условия жизни высланных людей?
— Я очень мало знаю об этом поселении и вообще об этом периоде осуждения моего прадедушки – он был там не очень долго. Могу только передать, что он рассказывал о дороге туда. Сначала везли на телегах, некоторые участки приходилось идти пешком, потом жуткие условия в товарных вагонах. Было очень холодно. Ночевали в старых церквях без отопления. Маленькие дети болели и умирали. Хорошо ещё, что самых младших детей моего прадеда забрали родственники, потому что боялись, что они не выдержат этого ада. Мой дедушка – ему не посчастливилось остаться – потом рассказывал, что когда ехали уже по Колыме, то видели лежащие вдоль дороги чёрные бруски. Оказалось, это были замершие трупы. Их просто выбрасывали из вагонов… Так вот, после смерти прабабушки мой прадед бежал с высылки. Его арестовали там же, судили в Вологде и присудили еще три года, которые он отбывал в разных лагерях. После того, как он освободился в 33-м году, ему дали документ, подтверждающий право селиться в любой точке СССР. Он вернулся на Украину и поселился в Макеевке, где несколько лет работал в конюхом в трамвайном тресте. Но когда там узнали о его статусе «кулака», он был уволен и решил поехать обратно в Лохвицу, хотя его сыновья, жившие на тот момент в Макеевке, уговаривали его туда не возвращаться. В 36-м году, когда он вернулся-таки в Лохвицу, мой прадед вступил в колхоз. Проработав совсем немного в колхозе, он успел жениться на местной женщине, которая родила от него ребёнка. В 37-м году по приговору суда-тройки его расстреляли за «антисоветскую агитацию» и «активную контрреволюционную деятельность». Для меня важны, естественно, все подробности этого дела, поэтому я хотела узнать и место его захоронения. Сейчас я знаю только, как мне подсказали историки, что людей, которых расстреливали в Харькове в тот период времени, хоронили в Комсомольском парке. Такова история одного моего прадеда.
— Что случилось с семьёй вашего второго прадеда?
— Второй мой прадед Горошко Василий Саввич тоже из Лохвицы. Он происходил из семьи потомственных землевладельцев старого казаческого рода. А его жена Степанида Михайловна Верхогляд (в девичестве) была дочерью купца. Впрочем, это я узнала только, когда начала работать с архивами.
— Что было известно до того?
— Я знала, что у нас был прадедушка Василий Саввич, прабабушка Степанида Михайловна, и что они до революции были состоятельными людьми. Дальше неизвестная цепь событий. А в 29-м году прадедушку арестовали и выслали в Казахстан на 5 лет. Оттуда он не вернулся. Прабабушку просто лишили всего имущества. Выкинули на улицу вместе с 5 детьми. Они тяжело это переживали, а потом был Голодомор в 33-м. Прабабушка потеряла одного из сыновей. Никто трупа не видел, но решили, что он умер. Эти рассказы были очень болезненными и передавались из поколения в поколение.
— Что выяснилось после чтения архивных документов?
— Я буду пропускать мелкие детали, просто имейте в виду, что нашла я больше того, что сейчас расскажу. Отец прадеда был землевладельцем, до революции у него было 200 десятин земли. После революции состояние сократилось. В 23-м году мой прадед Василий Саввич начал активно посещать Украинскую Автокефальную церковь. Он был сторонником украинизации, как и его жена. В начале советского периода Автокефальная церковь была индифферентна к советской власти, поэтому несколько лет она существовала без особых притеснений. Но в конце 20-х годов практически вся её верхушка, все активные прихожане были уничтожены за «антисоветскую агитацию петлюровского характера». Дело в том, что Симон Петлюра был одним из её основателей. Священник, с которым дружили мои прабабушка и прадедушка, был родственником последнего. И в 29-м году семью моего прадеда арестовали. Степаниду Михайловну потом отпустили из-за того, что у неё было пятеро детей. Но отобрали всё, что было, и ещё много лет она была вынуждена нищенствовать. Куда их с детьми пускали пожить, там и жили. В феврале 30-го года прадеда выслали сроком на 5 лет в Казахстан, вроде бы в Семипалатинск, точных данных не сохранилось. Я подавала запросы в ГИАЦ МВД РФ и прокуратуру Казахстана, по их версии он провёл там 5 лет и был освобождён. Но почему не вернулся, у них уже нет данных. Однако я думаю, дело вот в чём: уголовное дело было групповое, осудили троих, моего прадеда, священника и ещё одну девушку, активную прихожанку. По двоим там много разных документов послесудебного производства: переписка, прошения, уведомления, просьбы... А по моему прадеду вообще ничего, ни одного листика, ни одного документа. Может, его формально осудили с правом переписки, а на самом деле, без такого права и, возможно, даже без намерений дать ему вернуться домой. И всё же один их сыновей отправился искать его. Через 3 года, когда в Лохвице был Голодомор, выехать оттуда было нельзя. Не выпускали. Степанида Михайловна с кем-то договорилась, что когда мимо Лохвицы будет проезжать поезд, их сын нелегально в него заскочит. На станции, когда поезд замедляет ход, он вскочил в него и поехал искать отца в Казахстан. В 33-м году он приехал в Семипалатинск, но отца уже не застал. От местных он узнал, что неделю назад прадед умер. Но ни показать могилы, ни объяснить от чего умер, никто не смог. Правда, один из заключённых сказал, что приезжал грузовик, в который по списку посадили людей и куда-то увезли. Но это не подтверждённая информация. Вот, что касается судьбы моего второго прадедушки. По поводу остальных репрессированных родственников я ещё не искала информации в архиве. Просто назову их имена. Мой дедушка по отцовской линии Санамян Рубен Арутюнович вроде бы был директором завода в Ереване. В конце 30-х годов его арестовали и дали 17 лет лагерей. Горошко Яков Саввич, родной брат прадедушки, Ксения Яковлевна, его дочь и два её брата — все они пострадали от НКВД.
— Расскажите, с какими архивными документами вы имели дело?
— Уголовные дела в СБУ. То есть документы досудебного производства – показания, справки, заключения, протоколы, приговоры суда, разнообразные акты (об аресте, обыске), справки о приведении приговора в исполнение (кто присутствовал, кто приводил в исполнение, где это произошло). И я нашла там фотографии своих прадедушек.
— Насколько такие документы вообще позволяют составить представление о действительности?
— Конечно, судебные производства были целенаправленным уничтожением определённого класса людей, а не реальным следствием. Как это происходило, как намечали следующую жертву, можно проследить по виду документов. Все они рукописные и в тех местах, где содержится полезная для следствия информация, слова выделялись подчёркиванием: подозрительные знакомства, происхождение... Например: «я передал письмо через такого-то дворянина». Слово «дворянин» будет подчёркнуто красным. Результаты разбирательств были заблаговременно определены. Нужно, конечно, иметь в виду искажения, которые это вносит в документы. Но такие искажения зависят и от рода документов. Например, если речь шла о показаниях, то под давлением люди оговаривали друг друга, но кто-то находил в себе силы и давал показания нейтральные. Автобиографии отличаются обычно желанием автора преуменьшить свои культурный уровень, образование и уровень финансового благополучия. Дело может состоять наполовину из очных ставок. Например, когда мой прадед Ефим Афанасьевич, о котором я рассказала в начале, вернулся на родину после увольнения в Макеевке, его участь тем самым уже была предопределена – расстрел. Дело организовали на основании нескольких вымышленных моментов: например, он якобы плохо работал в колхозе и из-за жестокости забил колхозного быка, нанеся «ущерб соцсобственности». Второй – был такой случай, когда во дворе колхоза «Перелом» колхозники читали газету, где было написано о «расстреле предателей родины Якира и Тухачевского», а «Жук так с апломбом сказал: «А сами они долго там собираются просидеть!?» Прадед опровергал все эти обвинения, он, например, сказал: «Я вообще не припомню ни одного такого случая, чтобы во дворе колхоза «Перелом» кто-либо когда-либо читал газету». Люди давали показания, что да, Жука знаем, отношения нормальные, ничего личного против не имеем, но, да, подтверждаем, что такой случай был. Я не берусь их судить.
— То есть, больше всего из судебных документов можно почерпнуть информацию о быте того времени и конкретные данные, например, о приведении приговора в исполнение, найти же достоверное описание ситуации сложно, потому что люди в своих показаниях старались скорее обезопасить себя, чем поделиться правдой?
— Тут нужно делать скидку на время. Многие говорили то, что им приказали говорить. Но я могу делать выводы только на основании двух уголовных дел, которые я читала. Они дают немного разную информацию. В деле второго прадеда, связанного с Украинской Автокефальной церковью, в свою очередь связанной с Петлюрой, много подробностей жизни, подробностей быта, социального состава населённого пункта, чьи-то биографические факты. Какая-то историческая канва там открывается, потому что это было очень политическое дело. Это своего рода социально-политический, культурный срез определённого места в определённое время. Что касается предыдущего дела, то там есть, конечно, подробности о характере прадеда, но значительно больше документы говорят о характере работы НКВД, а не о нём.
— Куда еще вы обращались за информацией?
— Главный аналитический информационный центр МВД РФ, потому что МВД РФ юридически явилось правопреемником архивов, которые хранились в НКВД, по ГУЛАГу вообще. В основном, старались сослать человека в другую республику. Поэтому по досудебным мероприятиям информацию нужно искать в том государстве, в котором человек проживал, а по отбыванию лучше искать в ГИАЦ МВД. Если же последний вам отказывает, а я столкнулась с тем, что некоторые дела «ввиду отсутствия в них исторической ценности» были уничтожены ещё в конце 30-х или в 50-е годы, и ГИАЦ МВД, соответственно, ничего предоставить не может. Тогда есть смысл обращаться в правоохранительные структуры тех государств, в которых происходило отбывание наказания. В Казахстане этим занимается прокуратура. Также я связывалась с Вологодской прокуратурой и Вологодским МВД.
— Возникали ли другие сложности при работе в архиве? Возможно, при копировании материалов?
— Копировать в архиве СБУ нельзя. Есть специальная форма, в которой вы указываете номера страниц, копии которых вас интересуют. Их копируют или сканируют. Проблем с этим нет, услуга эта бесплатная. Мне отказались делать копии некоторых страниц, которые содержат свидетельские показания. Это регламентируется законом Украины о защите персональных данных, если не ошибаюсь.
— Никакой государственной тайны? Никакого подобного рода аргументов вы не слышали?
— Эти документы уже выведены за рамки государственной тайны.
— Чего вам не хватало при работе с архивами?
— В СБУ все нормально, только современных технологий не хватает. И как любое госучреждение: работает только с 9 до 6 и только в рабочие дни. Есть также ограничения в сроке доступа к информации. Были определенные сложности при изучении исповедальных и метрических книг, но это уже касается исторических архивов. Эти документы довольно больших размеров и часто очень неразборчиво написаны. Вот тут как раз и нужны технологии.
— Остались ли какие-либо вопросы, которые вам не удалось выяснить?
— Конечно. В большинстве своём я нашла ту информацию, которую даже не ожидала найти, но могилы своих предков и точные обстоятельства смерти найти мне так и не удалось.
— Есть ли у вас какие-либо планы, чтобы всё-таки найти их?
— В некоторых направлениях я просто не знаю, как дальше двигаться.
— Важно ли для вас, чтобы информация, которую вы получаете в архивах, стала публичной?
— Да, для меня это важно. Помимо того, что это дань предкам, я считаю, что не может такая жертва быть напрасной. На фоне попыток реабилитации сталинизма нужно показывать эти преступления. Среди тех людей, которые начинают оправдывать Сталина как «эффективного менеджера», вероятно, есть те, кто не слишком много знает о собственной семье. Впрочем, у меня есть родственница, которая насколько прониклась пропагандой, что оправдывает репрессии, несмотря на то, что они коснулись непосредственным образом её семьи. И она знает об этом, но не хочет задумываться, потому что живёт в другом «информационном поле».
— Вы делаете что-то, чтобы сделать эту информацию публичной? Публикуете данные, которые находите?
— Да, публикую. Например, в «Бессмертном бараке», ещё я отправляла информацию в «Мемориал». Но у меня есть и собственный проект «Родовое древо» – я читаю мастер-классы по восстановлению информации о своём роде. Он, естественно, косвенно связан и с репрессиями.
— Яна, спасибо за беседу!
